Пожилых не помню на войне
Пожилых не помню на войне,
Я уже не говорю про старых.
Правда, вспоминаю, как во сне,
О сорокалетних санитарах.
Мне они, в мои семнадцать лет,
Виделись замшелыми дедками.
«Им, конечно, воевать не след, —
В блиндаже шушукались с годками.—
Побинтуй, поползай под огнем,
Да еще в таких преклонных летах!»
Что ж, годки, давайте помянем
Наших «дедов», пулями отпетых.
И в крутые, злые наши дни
Поглядим на тех, кому семнадцать.
Братцы, понимают ли они,
Как теперь нам тяжело сражаться?—
Побинтуй, поползай под огнем,
Да еще в таких преклонных летах.
Мой передний край —
Всю жизнь на нем
Быть тому, кто числится в поэтах.
Вечно будет жизнь давать под дых,
Вечно будем вспыхивать, как порох.
Нынче щеголяют в «молодых»
Те, кому уже давно за сорок.
Школьные годы
Юлия Друнина родилась 10 мая 1925 года, но она прибавила себе один год, чтобы пойти работать санитаркой в начале войны. Именно поэтому днем ее рождения считается 10 мая 1924 года, так было написано далее во всех документах поэтессы.
Родилась Юлия в простой, но интеллигентной семье. Ее отец был учителем истории в той же школе, где училась девочка, а мама работала преподавателем и давала уроки музыки. Еще со школьной парты Юля стала показывать большой литературный талант, она начал писать стихи. Один из них словно явился предвестником страшной беды, которая обрушилась на нашу страну:
Эти строки были опубликованы в 1938 году. Юная школьница, чьи стихи были напечатаны в газете, а написаны для конкурса, даже не подозревала тогда, что ей придется своими глазами увидеть, что такое война.
Переход на цифру потребует обучения: возможен ли бизнес без бумажных носителей
Отличаются эгоизмом: признаки пассивно-агрессивных коллег и как бороться с ними
Разрабатывать долгосрочные стратегии: каким должен быть хороший руководитель
«Жалел не себя, а меня…»
Как-то раз Алексей полушутя-полусерьёзно спросил Юлию: «Как ты думаешь, где лучше мне лежать: на Новодевичьем или на старокрымском?» Друнина ушла от ответа, но вопрос запал в душу.
Беда пришла в 1979 году. Врач, прикрыв плотно дверь, негромко чеканил:
– Юлия Владимировна, вы человек крепкий, поэтому будем говорить напрямую. Дела Алексея Яковлевича плохи. Рак. Злой и, к сожалению, неоперабельный.
Каплер, умудрённый опытом, всё осознавал. Старался не подавать вида, лишь спросил:
– Ты помнишь о нашем разговоре?
Юлия встрепенулась:
– О чём, Алексей?
– В какой земле лучше лежать…
И, не давая вставить слово, продолжил:
– В старокрымской. Запиши, пожалуйста, что я сказал.
В шинельке
«В шинельке, перешитой по фигуре,
Она прошла сквозь фронтовые бури…» —
Читаю и становится смешно:
В те дни фигурками блистали лишь в кино,
Да в повестях, простите, тыловых,
Да кое-где в штабах прифронтовых.
Но по-другому было на войне —
Не в третьем эшелоне, а в огне.
…С рассветом танки отбивать опять,
Ну, а пока дана команда спать.
Сырой окоп — солдатская постель,
А одеяло — волглая шинель.
Укрылся, как положено, солдат:
Пола шинели — под, пола шинели — над.
Куда уж тут её перешивать!
С рассветом танки ринутся опять,
А после (если не сыра земля!) —
Санрота, медсанбат, госпиталя…
Едва наркоза отойдёт туман,
Приходят мысли побольнее ран:
«Лежишь, а там тяжёлые бои,
Там падают товарищи твои…»
И вот опять бредёшь ты с вещмешком,
Брезентовым стянувшись ремешком.
Шинель до пят, обрита голова —
До красоты ли тут, до щегольства?
Опять окоп — солдатская постель,
А одеяло — волглая шинель.
Куда её перешивать? Смешно!
Передний край, простите, не кино…
Проникновенная лирика
На войне Юлии Друниной пришлось пережить и увидеть многое, и это не могло не отразиться на творчестве девушки. А она никогда не прекращала писать стихов, ведь в них могла выразить всю ту боль, которую испытывала сама и которую видела в других людях, и рассказать о своих надеждах, которые сохранялись в этой хрупкой девочке до самого последнего дня войны.
Востребованность, развитие: как стать шеф-поваром в России и какие особенности
Четвертое «ухо» — это откровение: техника, которая может предотвратить конфликт
Выделяем дни для определенных задач: работа с помощью метода ABC
В 1943 году Юлия получила серьезное ранение в шею, но, не подозревая о своем положении, продолжала сама спасать раненых. Девушка очнулась в госпитале, где и узнала, что сама чуть не погибла. Именно во время лечения она написала свой главный стих о войне «Я только раз видала рукопашный»:
Когда война окончилась, Юлия Друнина никогда не забывала о пережитом, и многие ее стихи были посвящены этим страшным годам. Девушка посещала занятия в Литературном институте, стала одной из самых известных советских поэтесс, издавала множество сборников и выступала перед публикой. В студенческие годы Юлия вышла замуж за литератора и фронтовика Николая Старшинова. В этом браке появилась дочка Елена.
Что полезнее: работать в одиночестве или в коллективе
Главное — правильный наставник: 5 эффективных способов максимизировать потенциал
Постоянная готовность к инновациям: условия, при которых бизнес выйдет на рынок
Вторым супругом поэтессы стал советский кинорежиссер, ведущий передачи «Кинопанорама» Алексей Каплер. Этот брак был очень счастливым. Когда мужа не стало, Юлия уже никогда больше не выходила замуж, а после смерти была похоронена рядом с супругом.
Конечно, в творчестве Юлии Друниной были разные темы стихов — любовная и пейзажная лирика, стихи о дружбе и Родине. Одним из самых известных стихов является произведение «Мир до невозможности запутан»:
Но самыми проникновенными, самыми берущими за душу остаются стихи Друниной о войне.
Рыцарь непечального образа
Алексей Каплер. Фото: ru.wikipedia.org
Его звали Алексей Каплер.
Жизнь «рыцаря непечального образа» напоминала то ли трагифарс, то ли приключенческий фильм. Конечно, он пытался примерять и другие жанры. Например, в конце 30-х годов написал сценарии к главным фильмам эпохи – «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». Рискованная попытка оказалась успешной: Каплера наградили орденом Ленина и позже Сталинской премией.
Казалось бы, перед преуспевающим драматургом теперь открыты все двери. Последовало заманчивое предложение снять фильм о лётчиках. Консультантом назначили самого Василия Сталина, и обсуждение рабочих моментов плавно перетекало в застолья
На одном из таких праздников жизни (заметьте, в 1942 году!) Каплер обратил внимание на угловатую девочку-подростка. Звали её Светлана
Завязался разговор, потом другой, третий, и советская принцесса – дочь Сталина! – вскоре просто втюрилась в волшебника из мира кино. Всесильный отец был в бешенстве. Светлана схлопотала пару пощёчин, а Каплера обвинили в антисоветской агитации и на пять лет отправили охладить пыл в воркутинские лагеря. Потом добавили ещё пять.
Но живые человеческие чувства смогли прорасти даже в условиях вечной мерзлоты. На Колыме судьба свела Алексея с актрисой Валентиной Токарской. Когда оба вышли на волю, сразу зарегистрировали брак.
«Оттепель», наступившая после смерти «вождя народов», давала возможность начать жизнь с чистого листа. Каплер быстро восстановил утраченные связи. В частности, вёл сценарную мастерскую в легендарном ВГИКе.
Елка
На втором Белорусском еще продолжалось затишье,
Шел к закату короткий последний декабрьский день.
Сухарями в землянке хрустели голодные мыши,
Прибежавшие к нам из сожженных дотла деревень.
Новогоднюю ночь третий раз я на фронте встречала.
Показалось — конца не предвидится этой войне.
Захотелось домой, поняла, что смертельно устала.
(Виновато затишье — совсем не до грусти в огне!)
Показалась могилой землянка в четыре наката.
Умирала печурка. Под ватник забрался мороз…
Тут влетели со смехом из ротной разведки ребята:
— Почему ты одна? И чего ты повесила нос?
Вышла с ними на волю, на злой ветерок из землянки.
Посмотрела на небо — ракета ль сгорела, звезда?
Прогревая моторы, ревели немецкие танки,
Иногда минометы палили незнамо куда.
А когда с полутьмой я освоилась мало-помалу,
То застыла не веря: пожарами освещена
Горделиво и скромно красавица елка стояла!
И откуда взялась среди чистого поля она?
Не игрушки на ней, а натертые гильзы блестели,
Между банок с тушенкой трофейный висел шоколад…
Рукавицею трогая лапы замерзшие ели,
Я сквозь слезы смотрела на сразу притихших ребят.
Дорогие мои д`артаньяны из ротной разведки!
Я люблю вас! И буду любить вас до смерти,
всю жизнь!
Я зарылась лицом в эти детством пропахшие ветки…
Вдруг обвал артналета и чья-то команда: «Ложись!»
Контратака! Пробил санитарную сумку осколок,
Я бинтую ребят на взбесившемся черном снегу…
Сколько было потом новогодних сверкающих елок!
Их забыла, а эту забыть не могу…
Годы войны
Юлия Друнина не могла, как и все советские люди, стоять в стороне от происходящего. Девочка, которой на тот момент было всего 16 лет, чтобы работать санитаркой, исправила свои документы и сообщила, что ей уже есть 17 лет. Друнина окончила курсы медсестер и работала в главном госпитале в составе добровольной дружины санитарок при обществе Красного Креста.
Не сумев оставить тяжелобольного отца, Юлия была эвакуирована вместе с ним в Тюменскую область, а когда папы не стало, она отправилась в Хабаровск обучаться летному делу, которое давалось ей очень нелегко. Но поскольку Друнина окончила курсы медсестер, она попала в состав 2-го Белорусского фронта. В 667-м стрелковом полку Юлия Друнина познакомилась с Самсоновой Зинаидой, которая удостоилась звания Героя Советского Союза посмертно. Именно ей было посвящено одно из самых проникновенных произведений Друниной о войне «Зинка», читая которое, невозможно сдержать слез:
Мой отец
Нет, мой отец погиб не на войне —
Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,
В эвакуации, в сибирской стороне,
Преподавал он физику ребятам.
Он жил как все. Как все, недоедал.
Как все, вздыхал над невеселой сводкой.
Как все, порою горе заливал
На пайку хлеба выменянною водкой.
Ждал вести с фронта — писем от меня,
А почтальоны проходили мимо…
И вдалеке от дыма и огня
Был обожжен войной неизлечимо.
Вообще-то слыл он крепким стариком —
Подтянутым, живым, молодцеватым.
И говорят, что от жены тайком
Все обивал порог военкомата.
В Сибири он легко переносил
Тяжелый быт, недосыпанье, голод.
Но было для него превыше сил
Смириться с тем, что вновь мы сдали город.
Чернел, а в сердце ниточка рвалась —
Одна из тех, что связывают с жизнью.
(Мы до конца лишь в испытанья час
Осознаем свою любовь к Отчизне.)
За нитью — нить. К разрыву сердце шло.
(Теперь инфарктом называют это…)
В сибирское таежное село
Вползло военное второе лето.
Старались сводки скрыть от старика,
Старались — только удавалось редко.
Информбюро тревожная строка
В больное сердце ударяла метко.
Он задыхался в дыме и огне,
Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.
Нет, мой отец погиб не на войне,
И все-таки война его убила…
Ах, если бы он ведать мог тогда
В глухом селе, в час отступленья горький,
Что дочь в чужие будет города
Врываться на броне «тридцатьчетверки»!
Мне близки армейские законы
Короткие стихи Юлии Друниной о войне для детей
Я только раз видала рукопашный
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Запас прочности
До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю
В кирзачах стопудовых дошла.
И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать! — Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас.
Я ушла из детства в грязную теплушку
Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать.
Я принесла домой с фронтов России
Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью —
Как норковую шубку, я носила
Шинельку обгоревшую свою.
Пусть на локтях топорщились заплаты,
Пусть сапоги протерлись — не беда!
Такой нарядной и такой богатой
Я позже не бывала никогда…
Мне близки армейские законы
Мне близки армейские законы,
Я недаром принесла с войны
Полевые мятые погоны
С буквой «Т» — отличьем старшины.
Я была по-фронтовому резкой,
Как солдат, шагала напролом,
Там, где надо б тоненькой стамеской,
Действовала грубым топором.
Мною дров наломано немало,
Но одной вины не признаю:
Никогда друзей не предавала —
Научилась верности в бою.
Качается рожь несжатая
Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы-девчата,
Похожие на парней.
Нет, это горят не хаты —
То юность моя в огне…
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.
Степной Крым
Есть особая грусть
В этой древней земле —
Там, где маки в пыли,
Словно искры в золе,
И где крокусов синие огоньки
Не боятся ещё человечьей руки.
Вековая, степная, высокая грусть!
Ничего не забыла великая Русь.
О, шеломы курганов,
Каски в ржавой пыли! —
Здесь Мамая и Гитлера
Орды прошли…
***
Кто-то плачет, кто-то злобно стонет,
Кто-то очень-очень мало жил…
На мои замерзшие ладони голову товарищ положил.
Так спокойны пыльные ресницы,
А вокруг нерусские поля…
Спи, земляк, и пусть тебе приснится
Город наш и девушка твоя.
Может быть в землянке после боя
На колени теплые ее
Прилегло кудрявой головою
Счастье беспокойное мое.
Мне ещё в начале жизни повезло
Мне ещё в начале жизни повезло,
На свою не обижаюсь я звезду.
В сорок первом меня бросило в седло,
В сорок первом, на семнадцатом году.
Жизнь солдата, ты — отчаянный аллюр:
Марш, атака, трехминутный перекур.
Как мне в юности когда-то повезло,
Так и в зрелости по-прежнему везет —
Наше чертово святое ремесло
Распускать поводья снова не дает.
Жизнь поэта, ты — отчаянный аллюр:
Марш, атака, трехминутный перекур.
И, ей-богу, просто некогда стареть,
Хоть мелькают полустанками года…
Допускаю, что меня догонит смерть,
Ну, а старость не догонит никогда!
Не под силу ей отчаянный аллюр:
Марш, атака, трехминутный перекур.
Телеграмма из Крыма
Состоявшиеся, уверенные в себе люди буквально растаяли под ласковым крымским солнцем. Им уже не нужно скрывать свои чувства. Наоборот, хочется говорить, нет – кричать! – о своей любви. По любому поводу и даже без Каплер шлёт супруге телеграммы.
Вот, к примеру: «Джанкой. Поезд 31, вышедший из Москвы 24 декабря, вагон 13, место 25, пассажиру Друниной. Доброе утро. Каплер».
Или вот: «Планерское (ныне посёлок снова называется Коктебель. — Ред.), Дом творчества. Друниной. Уже третий час ночи. Есть потребность признаться, что очень тебя люблю. Каплер».
Друзья посмеивались: светский лев стал подкаблучником! Однако новое качество отнюдь не смущало Каплера. Наоборот, в его жизни появились ранее невиданные грани. Например, Алексей начал совершать вместе с Юлей пешие путешествия.
Юлия Друнина и Алексей Каплер. Фото: «Крымский журнал»
Отдыхая в Крыму, поднимались на Карадаг, на могилу Волошина. Особенно полюбилась им «тропа Грина»: Александр Степанович, живя в Старом Крыму, ходил по этой дорожке в гости к Максу Волошину в Коктебель.
По фронтовой привычке Юлия перемещалась быстро. Алексей, несмотря на лишний вес и проблемы с сердцем, старался не отставать. И любовь, помноженная на целебный воздух, интересные ландшафты и неспешные беседы обо всём на свете, совершила очередное чудо. Врач, изучив кардиограмму, аж присвистнул: «Яковлич, а сердечко-то у вас помолодело!»
Помимо походов, много ездили на экскурсии. Из каждой поездки Друнина привозила впечатления – строки будущих стихов. Так родились шедевры большого крымского цикла – о войне, о жизни, о любви.
Письмо из Империи Зла
Я живу, президент,
В пресловутой “империи зла” —
Так назвать вы изволили
Спасшую землю страну…
Наша юность пожаром,
Наша юность Голгофой была,
Ну, а вы, молодым,
Как прошли мировую войну?
Может быть, сквозь огонь
К нам конвои с оружьем вели? —
Мудрый Рузвельт пытался
Союзной державе помочь.
И, казалось, в Мурманске
Ваши храбрые корабли
Выходила встречать
Вся страна,
Погружённая в ночь.
Да, кромешная ночь
Нал Россией простерла крыла.
Умирал Ленинград,
И во тьме Шостакович гремел.
Я пишу, президент,
Из той самой “империи зла”,
Где истерзанных школьниц
Фашисты вели на расстрел.
Оседала война сединой
У детей на висках,
В материнских застывших глазах
Замерзала кристаллами слёз…
Может, вы, словно Кеннеди,
В американских войсках
Тоже собственной кровью
В победу свой сделали взнос.
Я живу, президент,
В пресловутой “империи зла”…
Там, где чтут Достоевского,
Лорку с Уитменом чтут.
Горько мне, что Саманта
Так странно из жизни ушла,
Больно мне, что в Неваде
Мосты между душами рвут.
Ваши авианосцы
Освещает, бледнея, луна.
Между жизнью и смертью
Такая тончайшая нить…
Как прекрасна планета,
И как уязвима она!
Как землян умоляет
Её защитить, заслонить!
Я живу, президент,
В пресловутой “империи зла”…
«Я родом не из детства, из войны…»
10 мая 1941 года Юля встретила 17-летие, а уже в конце лета на девушку обрушилась война. В составе народного ополчения Друнина копала под Можайском противотанковые рвы.
Через год она предъявила в военкомате паспорт и свидетельство об окончании курсов медсестёр. Её мечта – «в эшелон пехоты, в санитарный взвод» – исполнилась. А вскоре война резанула осколочком по горлу, но смерть пощадила «светлокосого солдата»: кусок стали прошёл в двух миллиметрах от сонной артерии. «Везучая ты!» – усмехнулся врач.
Вскоре Друнина написала своё первое стихотворение, которое стало сущностью «окопной правды».
Юлия Друнина. Фото: «Крымский журнал»
Выписавшись из госпиталя, Юля решительно направилась в Литературный институт. Тетрадку с рифмами дополняла медаль «За отвагу». Однако время поэзии ещё не пришло, и старшина медслужбы вернулась на войну. В боях за Ригу получила тяжёлую контузию, после чего Друнину комиссовали. «Значит, судьба», – решила Юля и просто пришла на занятия первокурсников. Её приняли без экзаменов. А в начале 1945 года в журнале вышла первая подборка стихов Юлии Друниной.
Юная поэтесса буквально расцвела. Всё больше и больше засматривался на неё однокурсник Коля Старшинов – ровесник, тоже с нашивками за ранения и тоже поэт. И в скором времени предложил руку и сердце.
Жизнь в послевоенное время оказалась труднее, чем в окопах. Жили не просто бедно, а «сверхбедно». Навалились болезни. Родилась дочь Леночка, тоже слабенькая. Слава Богу, со временем выправилась. А с Николаем становилось всё хуже и хуже. Душа компании, рубаха-парень стал всё чаще заглядывать в рюмку. Друнина всеми силами старалась спасти семью, но в 1960 году их брак распался. К тому времени сердце Юлии уже шесть лет принадлежало другому человеку.
Смертью храбрых пали их сыны
Юлия Друнина. Самые известные стихи о войне
Бинты
Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем — так учили нас.
Одним движеньем — только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться — беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки».
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
Я родом не из детства…
Я родом не из детства — из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит.
Я родом не из детства — из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.
Я родом не из детства — из войны.
И, может, потому незащищённей:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя — шершавые ладони.
Я родом не из детства — из войны.
Прости меня — в том нет моей вины…
Два вечера
Мы стояли у Москвы-реки,
Теплый ветер платьем шелестел.
Почему-то вдруг из-под руки
На меня ты странно посмотрел —
Так порою на чужих глядят.
Посмотрел и улыбнулся мне:
— Ну, какой же из тебя солдат?
Как была ты, право, на войне?
Неужель спала ты на снегу,
Автомат пристроив в головах?
Понимаешь, просто не могу
Я тебя представить в сапогах!..
Я же вечер вспомнила другой:
Минометы били, падал снег.
И сказал мне тихо дорогой,
На тебя похожий человек:
— Вот, лежим и мерзнем на снегу,
Будто и не жили в городах…
Я тебя представить не могу
В туфлях на высоких каблуках!..
Комбат
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули —
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух его лишь тот осудит,
Кто никогда не шел на пулемет.
Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что… смертью храбрых пали их сыны.
И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!
Судный час
Страна тем временем вступила в перестройку. Понимая, что бороться нужно не только словом, но и действием, Юлия решает ступить на политическую стезю. В 1990 году Друнину избирают в Верховный Совет СССР. Три дня и три ночи августа 1991-го Юлия Владимировна провела на баррикадах вместе с защитниками Белого дома. Однако рывок в новую жизнь оказался фальстартом. «Перестройка сменилась перестрелкой», – мрачно шутили в то время. Крушение всех идеалов душа поэта выдержать не могла. И Друнина вынесла себе приговор.
Но прежде Юлия Владимировна спокойно, не спеша закончила все земные дела. На письменном столе оставила папку с готовой рукописью последней книги «Судный час», посвящённой Каплеру. Аккуратно разложила письма – в милицию, родным, друзьям: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл. А я потеряла два своих главных «посоха» – ненормальную любовь к старокрымским лесам и потребность творить». И далее излагала последнюю просьбу – отвезти её прах в Старый Крым и похоронить рядом с Алексеем.
Её желание было выполнено неукоснительно.
Фото: wikimedia
Оригинальный материал: «Крымский журнал»
От имени павших
Сегодня на трибуне мы — поэты,
Которые убиты на войне,
Обнявшие со стоном землю где-то
В свей ли, в зарубежной стороне.
Читают нас друзья-однополчане,
Сединами они убелены.
Но перед залом, замершим в молчанье,
Мы — парни, не пришедшие с войны.
Слепят «юпитеры», а нам неловко —
Мы в мокрой глине с головы до ног.
В окопной глине каска и винтовка,
В проклятой глине тощий вещмешок.
Простите, что ворвалось с нами пламя,
Что еле-еле видно нас в дыму,
И не считайте, будто перед нами
Вы вроде виноваты, — ни к чему.
Ах, ратный труд — опасная работа,
Не всех ведет счастливая звезда.
Всегда с войны домой приходит кто-то,
А кто-то не приходит никогда.
Вас только краем опалило пламя,
То пламя, что не пощадило нас.
Но если б поменялись мы местами,
То в этот вечер, в этот самый час,
Бледнея, с горлом, судорогой сжатым,
Губами, что вдруг сделались сухи,
Мы, чудом уцелевшие солдаты,
Читали б ваши юные стихи.
Анализ стихотворения Друниной «Зинка»
Друнина отправилась на борьбу с немецко-фашистскими захватчиками семнадцатилетней девочкой. Примерно в середине войны она попала в 667-й стрелковый полк 218-й стрелковой дивизии. Вместе с молодой поэтессой в нем служила санинструктор Зинаида Самсонова, погибшая в 1944 году в ходе боя за белорусскую деревню Холма (Калинковичско-Мозырская наступательная операция). Она пыталась вынести раненого солдата с нейтральной полосы, но пуля немецкого снайпера остановила храбрую девушку. После смерти Самсонова была удостоена почетного звания Героя Советского Союза. Именно ей Юлия Владимировна адресовала одно из своих самых проникновенных и трагических стихотворений о войне – «Зинка». Произведение было крайне популярным среди солдат. Многие бойцы советской армии знали его наизусть.
Стихотворение состоит из трех частей. В первой поэтесса упоминает важную деталь, касающуюся характера главной героини, через ее прямую речь: «Знаешь, Юлька, я против грусти…». Так читателю становится понятно, что санитарный инструктор Самсонова обладала веселым нравом, старалась не унывать, несмотря на трудности идущей войны. Единственное, что заставляет девушку печалиться – старушка-мать, оставшаяся в одиночестве и с нетерпением ждущая возвращения дочери домой. Зина рассказывает, что у нее нет никого кроме матери на целом свете – ни друзей, ни любимого мужчины. Вторая часть стихотворения посвящена описанию подвига, совершенного Самсоновой. Светлокосая девушка сумела спасти свой батальон, попавший в окружение под Оршей. Вот только для самой Зины геройский поступок обернулся смертельным ранением. Третья часть произведения рифмуется с первой. Но если сначала мы видели прямую речь Самсоновой, то в финале слышим голос лирической героини. Самое сложное для нее теперь – написать матери Зинаиды о гибели дочери. Ей трудно подобрать подходящие слова, потому что словами невозможно облегчить горе старушки, узнавшей о ранней смерти собственного ребенка.
Впоследствии Друнина и в прозе вспоминала о дружбе с Самсоновой. По словам Юлии Владимировны, девушек в батальоне было всего двое. Спали они на одной шинели, укрываясь другой, ели из одного котелка. Как при таких обстоятельствах не возникнуть дружеским отношениям? Друнина сожалела, что немного совместного времени выделила им война. При этом добавляла: даже на официальном уровне год на фронте засчитывается за три.
Юлия ДрунинаРубрики стихотворения: Анализ стихотворений ✑